ПАРТИЙНОСТЬ В ИНФОРМАЦИИ (часть большого текста)

Короткое пояснение: это часть большей работы, которую я готовлю к публикации.

Несмотря на то влияние, которое Главлит оказывал на массовую информацию и культурное производство в СССР, текущая практическая деятельность советских СМИ – по крайней мере, до объявления в 1987 году политики «гласности» – не так уж и часто давала примеры серьезных цензурных баталий именно в газетах, журналах или на телевидении. Практически все известные примеры борьбы с цензурными запретами сосредоточены в 1956-1964 годах и связаны с историей «Нового мира» в период редакторства А.Твардовского, добивавшегося публикации произведений писателей-диссидентов или остро критических по отношению к советской жизни и истории текстов. Цензоры в этих конфликтах были только исполнителями – реальные решения о допустимости того или иного текста (сценария, спектакля, картины) принимали так называемые «идеологические органы КПСС», многоголовая конструкция, состоящая как из местных организационных структур партии, так и, например, Института марксизма-ленинизма и Центрального партийного архива.

Партия обладала не только монополией на власть, её ключевым «активом» была возможность практически тотального контроля за тем, каково содержанием пространства, в котором обитал советский человек. Используя органы предварительной цензуры, КПСС могла исключить любую невыгодную для себя информацию из медиа-потребления граждан СССР – однако прежде партия располагала тоталитарными по своей природе инструментами формирования сознания граждан. Партия могла строить в их головах ту картину мира и навязывать ту повестку дня, которая была выгодна коммунистам для сохранения власти и обеспечения лояльности масс.

Важно подчеркнуть, что идеологическая функция КПСС была второй после непосредственно функции организации власти (т.е. кадрового и управленческого контроля за государственным насилием). Первый Секретарь соответствующего партийного комитета обладал «первичной» властью над подотчетной территорией, включая правоохранительные и судебные органы. Второй секретарь соответствующего парткома отвечал за агитацию и пропаганду, т.е. СМИ и массовые коммуникации в целом, в особенности в национальных республиках, отвечал за партийное управление органами государственной безопасности (чтобы контролировать Первого, на всякий случай). Отдельно имелся либо секретарь по идеологии, либо заведующий отделом агитации и пропаганды (позже – идеологическим отделом) соответствующего комитета; в функции такого выделенного идеолога входило, например, управление партийным и идеологическим образованием, контроль идеологической лояльности кадров (соответственно, имелся прямой контакт с 5-м управлением КГБ СССР).

Идеологический компонент власти КПСС, который быстрее всего ослаб в 1985-1991 годах, сегодня существенно приуменьшается исследователями; инструктивные документы соответствующих отделов и секретарей комитетов партии не очень хорошо изучены. Между тем, в области ограничения творчества КПСС очень четко формулировала свои опасения:

Секретно. Для служебного пользования. Инструкция Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС Госкино СССР и Главлита (26 мая 1959 года) в связи с провалами в сценарной работе советских киностудий

Идеологически чуждыми являются фильмы, содержащие следующие недостатки:

— Авторами утрачено классовое чутьё.

— Фальшивая трактовка образа народа.

— Жалость к врагам вместо ненависти и обличения.

— Комсомольцы изображены как пасквиль.

— Фильм искажает работу пионерской организации.

— Нет сочетания личного счастья и общественного долга.

— Герои изолированы от кипучей жизни страны социализма.

Мало того, что партия почти полностью контролировала информационную повестку, распоряжаясь и назначением редакторов СМИ, и финансированием работы издательств и редакций, соответствующие партийные органы также управляли и содержанием художественного творчества, загоняя его в рамки «партийности». Это особое слово, которое нуждается в расшифровке.

В основе советской системы медиа-коммуникаций, как было сказано выше, лежал принцип партийности, подразумевавший как минимум двухуровневый контроль КПСС за деятельностью редакций. Принцип партийности опирался на ленинскую и сталинскую догматику, на теоретическое понимание устройства «государства рабочих и крестьян», выработавшееся в 1930-е годы. Эта догматика исходила из абсолютной, непререкаемой правоты коммунистической партии, из принципиально другого понимания «свободы» (в том числе и свободы слова и печати). Как писал в своем тогда классическом труде «Социалистическая законность» А.Вышинский, капиталистические демократии исходят из возможности свободы человека от государства, и установления его прав как автономной личности; советская система рассматривала свободу как право самовыражения внутри государства, в рамках установленной идеологии и социальной практики. Выход за эти рамки был фактически государственным преступлением – следовательно, для «реализации» столь странной свободы требовалось создать всепроникающие, универсальные «рамки», выходить за которые окажется просто невозможно. Свойственная коммунистической идеологии парадоксальность в полном объеме представлена в фразе Ленина «независимость коммунистической печати основана на ее полной зависимости от интересов рабочего класса»: партия контролировала, как бы мы сказали сейчас, весь процесс производства коммуникаций – от определения допустимого содержания и формы СМИ (и вообще массовой коммуникации, включая кино, театр, литературу, учебники, публичные лекции и т.д.), до контроля за способами размножения информации (все типографии, студии и радиовышки в стране принадлежали либо государству, либо партии напрямую, как, скажем, Издательство ЦК КПСС «Правда», крупнейший в стране полиграфический комплекс).

Конечно, в последние годы существования партийного управления СМИ и цензурной коммунистической модели стало происходить ее постепенное разложение – прежде всего, потому, что сам принцип централизма, единства мнения в ЦК, стал разлагаться. Виталий Коротич, главный редактор перестроечного «Огонька», вспоминал о конце цензуры так: «А в советское время был другой страх. Я попал в счастливое время – когда ЦК уже разваливался. И можно было пойти к [Александру] Яковлеву и получить визу на материал. А если уж хотелось издать что-то совершенно прокоммунистическое (чего со мной, правда, не случалось), то мы все знали, что надо пойти к Лигачеву. Он такой материал поддержит.

Сегодня нет такого прямого взаимодействия с цензурой. Тогда была совершенно четкая цензура: номер не мог выйти в свет до тех пор, пока цензор не шлепнет на нем печать, – о том, что выход в свет разрешает. Сегодня – пожалуйста, выходит. Но потом тебя могут так долбануть! У нас, у редакторов того времени, внутри сидел железный товарищ Сталин, который говорил: «Куда полез? Ты что делаешь?» 1)http://slon.ru/russia/ya_sdelal_chto_mog_pust_drugie_sdelayut_chto_mogu-199802.xhtml

Система партийности печати, как уже было сказано, была как минимум двухуровневой. Первый уровень предполагал наличие в любом СМИ, даже не являвшимся органом какой-либо партийной организации, партийной «ячейки»-организации и наличие секретаря парткома, который, хотя и был подчиненным главного редактора, одновременно отчитывался перед своим куратором в местном райкоме/горкоме партии. В задачу партийной организации, в том числе, входил мониторинг настроений в коллективе, «раннее обнаружение и профилактика» опасных заблуждений и взглядов. Территориальные партийные органы также «доводили» до СМИ общие установки линии партии, особенно в тех случаях, когда «линия» содержала конфиденциальные элементы. Например, доклад Хрущева ХХ съезду КПСС, в котором он рассказывал о культе личности Сталина и его последствиях, доводился до руководителей и трудовых коллективов через особые мероприятия райкомов партии; для ЦК было важно не только сообщить конфиденциальное содержание доклада, но и пропустить его максимальное количество раз через «мозг и голос» низовых партийных работников, выработать у них какой-никакой анти-сталинский рефлекс.

Второй уровень контроля определялся тем, что любой редактор, хоть районной газеты, хоть общенациональной – входил в номенклатуру соответствующего (как правило, вышестоящего) комитета КПСС и не мог ни быть назначен без одобрения партии, ни даже уволен. Так, редактор органа ЦК ВЛКСМ «Комсомольская правда» являлся номенклатурой Секретариата ЦК КПСС (т.е. подбор кандидатуры и ее согласование требовали одобрения всеми секретарями ЦК партии); редактор небольшого издательства «Стройиздат» был, несмотря на федеральный статус организации, номенклатурой Московского городского комитета КПСС – и, хотя издательство подчинялось Госстрою СССР, не мог быть назначен или уволен без согласования с вторым секретарем МГК. Философская и организационная природа этой формы управления достаточно подробно и детально рассмотрена в работах Милована Джиласа 2)Джилас, М. “Новый класс-лицо тоталитаризма. М.” Новости 177 (1992). и Михаила Восленского 3)Висленский, М. М. “Господствующий класс Советского Союза.”Советская Россия” сова. с МП” Октябрь”.—1981.—624 с (1991)..

Безусловно, кадровые инструменты партии были основным способом управления СМИ и вообще публичной сферой, какой бы малой она ни была при социализме; связь между коммунистической диктатурой и номенклатурным госкапитализмом, в который мутировал советский режим к концу своего срока – и цензурой, как превентивной, так и, что даже более важно, формирующей миросознание населения, достаточно очевиден. Одна из задач этой работы заключается как раз в том, чтобы описать все те извращения общественной организации, которые были использованы новым правящим классом для создания принципиально новой по форме, но старой по сути, системы контроля публичной сферы и насильственного установления массовому зрителю рамочного, подавленного и управляемого сознания.

Система партийного контроля (номенклатуры должностей, прежде всего) распространялась не только на руководителей СМИ, но и на часть членов редколлегий. В крупнейших и важнейших СМИ – таких как «Правда», «Известия», Гостелерадио – существовал также институт «политических обозревателей». Эта особая категория сотрудников, которые были делегированы ЦК КПСС в соответствующие СМИ, в ранге члена редакционной коллегии, с полномочиями высказываться по актуальным политическим вопросам – как правило, ни один главный редактор, будь он хоть членом ЦК партии, не вмешивался в тексты «политических обозревателей». Эта узкая группа журналистов-партийцев, как правило, совмещавших работу в ЦК КПСС (как, скажем, Валентин Фалин или Александр Бовин) с написанием текстов или выступлением в качестве комментаторов на радио и телевидении. Часть «политических обозревателей» были связаны с МИД СССР, часть – с разведками (ПГУ КГБ и ГРУ), часть – с «особыми» внешнеторговыми организациями (торговлей оружием, прежде всего). Задачей категории политических обозревателей было доведение мнения партии по сложным, требовавшим профессиональной подготовки, вопросам; большинство обозревателей действительно были очень опытные журналисты, зачастую с военным и дипломатическим опытом. Они были непосредственно допущены к тем структурами Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС (а также соответствующим задачам Международному Отделу), которые определяли повестку дня в СМИ и сами активно влияли на формирование этой повестки.

Было бы безусловным преувеличением считать, что СМИ Советского Союза были «милитаризированным формированием партии с пишущими машинками». Такими советские газеты, радио и телевидение не были даже в пике сталинского переформатирования социальной реальности; несмотря на жесткий идеологический контроль, советские СМИ нуждались в талантливых авторах, в редакциях крайне редко формировалась «армейская атмосфера» и существовали, например, принципы коллективного управления (редакционные коллегии, которые, как например, в «Литературной газете», имели право при некоторых обстоятельствах отменять решения главного редактора или принуждать его к публикации определенных статей).

Советская журналистика, особенно в последний период (1975-1991), активно искала ниши, в которых партийность не является доминирующей или, по крайней мере, не вмешивается в конкретные материалы (ограничиваясь назначением руководителей редакций, среди которых встречались честные деидеологизированные персонажи или, наоборот, «озабоченные коммунисты», которые испытывали чувство неудовлетворенности состоянием дел в стране). Несмотря на цензуру и партийность, в этот период было создано несколько удивительных по своему содержанию и концепции СМИ, таких как журнал «Кругозор», журнал «Химия и жизнь», журнал «Квант» и некоторые другие. Мало того, что в этих изданиях можно было писать (на темы, связанные с их концепцией), почти не оглядываясь на цензурные ограничения или политические установки; странный статус этих изданий (а, в некоторых случаях, радиопрограмм и даже телепрограмм), позволял работать в них авторам с «плохой биографией» (связанными с диссидентским движением, «отъезжантам», «отказникам»).

Даже в центральных и полностью подконтрольных и по линии цензуры, и по линии партийности СМИ, талантливые и честные журналисты находили и возможность критически описывать «социалистическую действительность», или уходили в нравственную тематику, или в просветительство (уровень советской научно-популярной журналистики до сих пор остается недостижимым именно потому, что там сконцентрировались лучшие «перья» страны).

Одновременно, существенное отличие советских СМИ, как газет, так и телевидения, состояло в том, что они содержали очень мало информации. Доза подлинных новостей, которые «полагались» советским потребителям СМИ, была крайне мала даже в сравнении с тем, какие возможности тогда существовали у информационных агентств (ТАСС и АПН). Советские газеты и советское телерадиовещание были принципиально не приспособлены ни к breaking news, ни к широкой повестке дня. До середины 1980-х годов даже структура редакций в советских СМИ соответствовала отраслевой структуре партийных комитетов – а среди отделов ЦК или обкома партии не было «информационного». Я лично начинал работать в «отделе коммунистического воспитания», который соответствовал, в «Московском комсомольце», отделу агитации и пропаганды МГК ВЛКСМ. В крупнейших газетах «отделы новостей» стали формироваться только в конце 1970-х, когда КПСС уже была уверена в прочности созданной системы управления редакциями.

 

В общенациональных СМИ внутренняя информация о событиях в СССР сводилась к:

  • сообщениям ТАСС, многие из которых были «обязательными к опубликованию», т.к. они содержали новости или мнения, которые были важны либо для вышестоящего партийного органа, либо для влиятельного министерства;
  • сообщениям собственных корреспондентов на местах, в республиканских и областных центрах, черпавших ее, чаще всего, в местных газетах (т.е. прошедшую те же цензурные и партийные ограничители), реже собкоры получали «наводки» от партийных работников соответствующих ЦК и обкомов.
  • Иногда центральные редакции присылали собкорам письма читателей, в которых те жаловались на те или иные трудности, или притеснения со стороны местных властей.
  • Существовали также «разнарядки» по освещению определенных важных, с точки зрения партии, дат, празднований, культурных событий – скажем, раз в год собкору предписывалось писать о премьере областного театра, а 1 сентября – о новых школах в райцентрах области.

В любом случае, содержание и принципы формирования повестки дня полностью определялись КПСС; в тех немногочисленных случаях, когда со стороны СМИ или культурного института приходила инициатива, вероятность «не попасть» в мнение или вкус соответствующего партийного секретаря была достаточно высока.

Нормативная теория СМИ, созданная  Шрамом, Зибертом и Петерсом  4)Siebert, Fred Seaton. Four theories of the press: The authoritarian, libertarian, social responsibility, and Soviet communist concepts of what the press should be and do. Vol. 15. University of Illinois Press, 1956. в середине 1950-х, рассматривала советскую систему СМИ,  как особую «теорию прессы» – отличающуюся от тоталитарных моделей (гитлеровской, например). Среди важнейших отличий Шрамм, написавший в книге как раз главу о советской системе, выделял следующие особенности:

    • отношение к КПСС не только как к «организующей и направляющей силе», что, в той или иной степени, отвечало требованиям марксистской догматики, но и как к источнику единственно правильных знаний об устройстве мира, общества и человека; как следствие, в базовой модели образования и советского человека, и тем более – журналиста – присутствовал вполне религиозный тезис о непогрешимости партии и ее идеологии и практике;
    • партия (и ее идеология и практика) являются абсолютной данностью; сила и право партии являются следствием того, что народ признает партию своим лидером, организатором и вдохновителем, между тем партия имеет обязательство воспитывать и развивать народ с тем, чтобы он всегда подтверждал свой «выбор» (в том числе, просто потому, что никакой альтернативы не было 5)Данная «дуальность» очень интересно проявляется сегодня в отношении Путина лично; с одной стороны, в массовом сознании он не только глава государства и конституционная функция, но и «организатор и вдохновитель» – при этом главным компонентом своей власти Путин безусловно считает именно право формирования общественного мнения в том ключе, чтобы оно поддерживало и расширяло его конституционный и «нравственный» мандат управления.);
    • стремление сформировать не просто жесткую идеологическую конструкцию (как это было у нацистов), но более сложную, самовоспроизводящуюся систему «партийной линии» в информации и пропаганде; многоуровневая и многоступенчатая система контроля за СМИ (и в широком смысле – за всей публичной сферой жизни) должна была самостоятельно и быстро реагировать на изменения и коррективы «центральной линии партии», изменяя и перестраивая свою работу, меняя акценты в соответствии с новациями (которых было не так уж и мало); КПСС «доводила» свою «линию» до относительно узкого круга идеологических начальников и сообщала ее в условных «передовицах «Правды» – получив скорректированный инструмент, партийные руководители могли, например, увидеть крамолу в неперестроившихся, не уловивших сигналы Кремля коллективах, вычислить «невнимательных» журналистов и редакторов; фактически, концепция «линии партии» приучала работников СМИ к дополнительной самоцензуре, стремлении стерилизовать еще больше и так цензурно ограниченную информацию;
    • формирование двойного стандарта правды; исходящее от партии всегда по определению, истинно – тогда как всё, что партия называет ложным (даже если это противоречит фактически ощущаемой реальности) есть заведомая ложь; этот категорический детерминизм отрицает саму возможность компромисса с носителями отличного, противоположного мнения; в основе миросознания лежит только концепция неизбежной гегемонии «рабочего класса» над «бывшими эксплуататорами».
    • Более поздние концепции «мирного сосуществования» не отменяли большевистского детерминизма, а в применении к медиа-политике допускали чуть больше колебаний и полутонов. Если в сталинское время в информационное, публичное пространство могли попадать только «классово близкие» СМИ и культурные продукты, то после появления формулы «мирного сосуществования» партия и цензура согласилась с возможностью доступа советских людей к западному «прогрессивному» мнению и искусству (интересно, что в качестве мотивации для разрешения фильмов, например, П.-П.Пазолини в СССР использовался аргумент о том, что он «придерживается левых взглядов»; перевод и публикация произведений Курта Воннегута стали возможными после того, как великий американский писатель высказался благожелательно о мирной политике СССР и лично о Хрущеве).

Шрамм обращает внимание еще на несколько аспектов «социалистической теории прессы», которые, безусловно, имеют значение для генезиса и советской цензуры, и той практики, которая возникла в России после относительно свободного для прессы десятилетия перемен (1989-2000).

Средства массовой коммуникации в СССР существовали

(1) как инструмент осуществления власти партии и государства. Они находились (2) в плотном взаимодействии с другими инструментами власти, и использовались как (3) инструмент обеспечения единства партии и народа (в рамках абсолютной дуальности). (4) Пропаганда и агитация идей и практики единственной партии являются для советских СМИ заведомо более важным делом, чем сообщение информации или освещение разнообразия мнений в обществе, наоборот, СМИ являются (5) способом обеспечения единообразия мнений, соответствующих «линии партии», а также агентом информирования о том, что кто-то не соответствует требуемому единообразию (от шельмования троцкистов и промпартии в 1930-х до Пастернака и Солженицына в 1960-1970-х).

Также любой советский человек помнит, что (6) СМИ использовались как инструменты партии для «вскрытия недостатков», критики «негативных явлений» – в строго определенных и цензурно ограниченных рамках. Общество, организации, в том числе нижестоящие относительно «издателя» СМИ (партийного комитета) партийные организации обязаны реагировать на выступления СМИ, обращающих внимание на недостатки. Последняя особенность – сближающая советскую модель с ожидаемой, утопичной моделью социально ответственных СМИ – обеспечивала, с одной стороны, высокий авторитет СМИ в советском обществе, поскольку они были эффективным институтом контроля за нижестоящими организациями, и, с другой – позволяла сохраняться традиции качественного и профессионального репортажа, журналистского расследования и даже правозащитной публицистики (особенно после ослабления идеологической однозначности после ХХ съезда КПСС).

М.Джилас в «Новом классе» формулирует эти принципы так:

«При коммунистической системе люди быстро начинают понимать, что разрешено и что не разрешено. Законы и постановления особого значения для них не имеют. Важны фактические, неписанные правила, определяющие отношения между правительством и его подданными. Независимо от того, что говорится в законах, каждый знает, что управление страной находится в руках партийных комитетов и тайной полиции. Так называемая «руководящая роль» партии нигде точно не определена, но ее власть твердо установлена во всех организациях и во всех областях жизни. Нет закона, который давал бы право тайной полиции руководить жизнью граждан, но на деле она всемогуща. Никакой закон не предписывает суду и прокурорам подчиняться тайной полиции и партийным комитетам, но на самом деле они им подчинены. Большинство людей знает, что это именно так. Каждый знает, что можно и чего нельзя делать и что от кого зависит. Люди приспосабливаются к обстановке и к фактическим условиям и обращаются по всем важным делам к партийным органам или к органам, находящимся под непосредственным партийным контролем». 6) Джилас, Милован. “Новый класс.” Лицо тоталитаризма. М (1983). С.88-89

Применительно к СМИ и их сотрудникам, это означало не только глубоко укоренную в них привычку к следованию линии партии, но и столь же глубоко укорененную самоцензуру, ограничение собственного взгляда на реальность, его коррекцию в соответствии с публичными и непубличными требованиями тоталитарного режима.

Важно не упустить из виду замечание Шрамма (7) о том, что советские СМИ были также элементом внешней политики СССР, но играли в ней крайне специфическую роль: они актуализировали для в целом безразличных к международным событиям советских людей те события, тенденции и территории, которые оказались в фокусе советской политики. Для подавляющего большинства советских людей «заграница» существовала исключительно в медиа-пространстве; они не обладали никакими возможностями путешествий – выезд за рубеж жестко контролировался КПСС и в целом контакты с иностранцами не поощрялись (а на уровне исторической памяти, память об обвинениях в шпионаже времен Великих Репрессий никуда не делась). Между тем, КПСС регулярно нуждалась в демонстрации «общественной поддержки» той или иной политики на международном уровне (будь то борьба за мир, ядерное разоружение, вторжение в Афганистан или помощь Кубе). Такая поддержка требовалась для того, чтобы – в противостоянии с западными дипломатами – «опираться» на мнение советского народа, требующего то вооружения Кубы, то «интернациональной помощи афганскому народу», то «отказа от размещения ракет средней дальности». СМИ играли в организации этой «поддержки» решающую роль – по мере необходимости и по распоряжению ЦК увеличивая количество материалов, яркость лозунгов и громкость пропаганды.

Партийное управление системой СМИ основывалось на полной искусственности той информационной повестки дня, которая предлагалась советскому населению. Советские СМИ нельзя воспринимать даже в модели «10% правды, 90% лжи» (или наоборот). «Нормативная реальность» состояла из успехов Советского Союза даже тогда, когда никаких успехов не было и в помине; индуцированный такой реальностью человек в лучшем случае испытывал трудности когнитивного характера (читать про успехи, стоя в очередях за дефицитными продуктами; слышать о победах советской индустрии, годами ожидая возможности купить автомобиль). В применении к международной ситуации, «нормативная реальность» была практически не проверяема – столь малое количество советских людей бывали за границей, имели возможность читать иностранные газеты и книги, общаться с коллегами из-за границы, что никакой целостной альтернативной картины и не могло складываться. Для КПСС – даже в период «мирного сосуществования» – было важно поддерживать уровень подозрительности к иностранцам и неприязни (если не враждебности) по отношению к политике противостоящих СССР в мировом соревновании стран.

Вплоть до падения Главлита, большая часть экономической статистики – причем не только собственно статистики СССР, но и статистики зарубежных стран – была засекречена; идеологическая позиция заключалась в том, что уровень жизни советского человека несравним с жизнью «за рубежом», следовательно, не нужно и провоцировать. Партийная установка – вплоть до 1988-1989 годов – исходила из заведомой враждебности США (и НАТО в целом) по отношению к СССР; «агрессивные планы» существовали только у них.

Советские СМИ не могли, в общем случае, сообщать о проблемах национального уровня без соответствующей санкции; журналисты, как и все остальные граждане страны, ощущали ухудшение экономической и потребительской ситуации в конце 1970-х годов – но не могли писать об этом. Страна стремительно скатывалась к рационированию продуктов, а телевидение и газеты, в соответствии с идеологической позицией партии, писали о росте производства зерновых и количестве яиц и мяса на душу населения.

Именно сочетание цензурных ограничений и необходимости формирования с сознании советских людей определенных «фиксаций» привела к масштабным диссонансам между публичной информацией и реальными впечатлениями людей от собственной жизни. Этот диссонанс, усиленный эффектами гласности, в частности, почти полным крушением цензурной системы после Чернобыльской аварии, подвел закономерный итог под историей советской прессы и советской журналистики, равно как и методами управления тем и другим.

Точнее – казалось, что подвел. И зря казалось, что это окончательный итог.

References   [ + ]

1. http://slon.ru/russia/ya_sdelal_chto_mog_pust_drugie_sdelayut_chto_mogu-199802.xhtml
2. Джилас, М. “Новый класс-лицо тоталитаризма. М.” Новости 177 (1992).
3. Висленский, М. М. “Господствующий класс Советского Союза.”Советская Россия” сова. с МП” Октябрь”.—1981.—624 с (1991).
4. Siebert, Fred Seaton. Four theories of the press: The authoritarian, libertarian, social responsibility, and Soviet communist concepts of what the press should be and do. Vol. 15. University of Illinois Press, 1956.
5. Данная «дуальность» очень интересно проявляется сегодня в отношении Путина лично; с одной стороны, в массовом сознании он не только глава государства и конституционная функция, но и «организатор и вдохновитель» – при этом главным компонентом своей власти Путин безусловно считает именно право формирования общественного мнения в том ключе, чтобы оно поддерживало и расширяло его конституционный и «нравственный» мандат управления.
6.  Джилас, Милован. “Новый класс.” Лицо тоталитаризма. М (1983). С.88-89

Be the first to comment on "ПАРТИЙНОСТЬ В ИНФОРМАЦИИ (часть большого текста)"

Leave a comment

Your email address will not be published.


*