Короткое пояснение: это часть большей работы, которую я готовлю к публикации.

Несмотря на то влияние, которое Главлит оказывал на массовую информацию и культурное производство в СССР, текущая практическая деятельность советских СМИ – по крайней мере, до объявления в 1987 году политики «гласности» – не так уж и часто давала примеры серьезных цензурных баталий именно в газетах, журналах или на телевидении. Практически все известные примеры борьбы с цензурными запретами сосредоточены в 1956-1964 годах и связаны с историей «Нового мира» в период редакторства А.Твардовского, добивавшегося публикации произведений писателей-диссидентов или остро критических по отношению к советской жизни и истории текстов. Цензоры в этих конфликтах были только исполнителями – реальные решения о допустимости того или иного текста (сценария, спектакля, картины) принимали так называемые «идеологические органы КПСС», многоголовая конструкция, состоящая как из местных организационных структур партии, так и, например, Института марксизма-ленинизма и Центрального партийного архива.

Партия обладала не только монополией на власть, её ключевым «активом» была возможность практически тотального контроля за тем, каково содержанием пространства, в котором обитал советский человек. Используя органы предварительной цензуры, КПСС могла исключить любую невыгодную для себя информацию из медиа-потребления граждан СССР – однако прежде партия располагала тоталитарными по своей природе инструментами формирования сознания граждан. Партия могла строить в их головах ту картину мира и навязывать ту повестку дня, которая была выгодна коммунистам для сохранения власти и обеспечения лояльности масс.

Важно подчеркнуть, что идеологическая функция КПСС была второй после непосредственно функции организации власти (т.е. кадрового и управленческого контроля за государственным насилием). Первый Секретарь соответствующего партийного комитета обладал «первичной» властью над подотчетной территорией, включая правоохранительные и судебные органы. Второй секретарь соответствующего парткома отвечал за агитацию и пропаганду, т.е. СМИ и массовые коммуникации в целом, в особенности в национальных республиках, отвечал за партийное управление органами государственной безопасности (чтобы контролировать Первого, на всякий случай). Отдельно имелся либо секретарь по идеологии, либо заведующий отделом агитации и пропаганды (позже – идеологическим отделом) соответствующего комитета; в функции такого выделенного идеолога входило, например, управление партийным и идеологическим образованием, контроль идеологической лояльности кадров (соответственно, имелся прямой контакт с 5-м управлением КГБ СССР).

Идеологический компонент власти КПСС, который быстрее всего ослаб в 1985-1991 годах, сегодня существенно приуменьшается исследователями; инструктивные документы соответствующих отделов и секретарей комитетов партии не очень хорошо изучены. Между тем, в области ограничения творчества КПСС очень четко формулировала свои опасения:

Секретно. Для служебного пользования. Инструкция Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС Госкино СССР и Главлита (26 мая 1959 года) в связи с провалами в сценарной работе советских киностудий

Идеологически чуждыми являются фильмы, содержащие следующие недостатки:

— Авторами утрачено классовое чутьё.

— Фальшивая трактовка образа народа.

— Жалость к врагам вместо ненависти и обличения.

— Комсомольцы изображены как пасквиль.

— Фильм искажает работу пионерской организации.

— Нет сочетания личного счастья и общественного долга.

— Герои изолированы от кипучей жизни страны социализма.

Мало того, что партия почти полностью контролировала информационную повестку, распоряжаясь и назначением редакторов СМИ, и финансированием работы издательств и редакций, соответствующие партийные органы также управляли и содержанием художественного творчества, загоняя его в рамки «партийности». Это особое слово, которое нуждается в расшифровке.

В основе советской системы медиа-коммуникаций, как было сказано выше, лежал принцип партийности, подразумевавший как минимум двухуровневый контроль КПСС за деятельностью редакций. Принцип партийности опирался на ленинскую и сталинскую догматику, на теоретическое понимание устройства «государства рабочих и крестьян», выработавшееся в 1930-е годы. Эта догматика исходила из абсолютной, непререкаемой правоты коммунистической партии, из принципиально другого понимания «свободы» (в том числе и свободы слова и печати). Как писал в своем тогда классическом труде «Социалистическая законность» А.Вышинский, капиталистические демократии исходят из возможности свободы человека от государства, и установления его прав как автономной личности; советская система рассматривала свободу как право самовыражения внутри государства, в рамках установленной идеологии и социальной практики. Выход за эти рамки был фактически государственным преступлением – следовательно, для «реализации» столь странной свободы требовалось создать всепроникающие, универсальные «рамки», выходить за которые окажется просто невозможно. Свойственная коммунистической идеологии парадоксальность в полном объеме представлена в фразе Ленина «независимость коммунистической печати основана на ее полной зависимости от интересов рабочего класса»: партия контролировала, как бы мы сказали сейчас, весь процесс производства коммуникаций – от определения допустимого содержания и формы СМИ (и вообще массовой коммуникации, включая кино, театр, литературу, учебники, публичные лекции и т.д.), до контроля за способами размножения информации (все типографии, студии и радиовышки в стране принадлежали либо государству, либо партии напрямую, как, скажем, Издательство ЦК КПСС «Правда», крупнейший в стране полиграфический комплекс).

Конечно, в последние годы существования партийного управления СМИ и цензурной коммунистической модели стало происходить ее постепенное разложение – прежде всего, потому, что сам принцип централизма, единства мнения в ЦК, стал разлагаться. Виталий Коротич, главный редактор перестроечного «Огонька», вспоминал о конце цензуры так: «А в советское время был другой страх. Я попал в счастливое время – когда ЦК уже разваливался. И можно было пойти к [Александру] Яковлеву и получить визу на материал. А если уж хотелось издать что-то совершенно прокоммунистическое (чего со мной, правда, не случалось), то мы все знали, что надо пойти к Лигачеву. Он такой материал поддержит.

Сегодня нет такого прямого взаимодействия с цензурой. Тогда была совершенно четкая цензура: номер не мог выйти в свет до тех пор, пока цензор не шлепнет на нем печать, – о том, что выход в свет разрешает. Сегодня – пожалуйста, выходит. Но потом тебя могут так долбануть! У нас, у редакторов того времени, внутри сидел железный товарищ Сталин, который говорил: «Куда полез? Ты что делаешь?» ¹⁾http://slon.ru/russia/ya_sdelal_chto_mog_pust_drugie_sdelayut_chto_mogu-199802.xhtml

Система партийности печати, как уже было сказано, была как минимум двухуровневой. Первый уровень предполагал наличие в любом СМИ, даже не являвшимся органом какой-либо партийной организации, партийной «ячейки»-организации и наличие секретаря парткома, который, хотя и был подчиненным главного редактора, одновременно отчитывался перед своим куратором в местном райкоме/горкоме партии. В задачу партийной организации, в том числе, входил мониторинг настроений в коллективе, «раннее обнаружение и профилактика» опасных заблуждений и взглядов. Территориальные партийные органы также «доводили» до СМИ общие установки линии партии, особенно в тех случаях, когда «линия» содержала конфиденциальные элементы. Например, доклад Хрущева ХХ съезду КПСС, в котором он рассказывал о культе личности Сталина и его последствиях, доводился до руководителей и трудовых коллективов через особые мероприятия райкомов партии; для ЦК было важно не только сообщить конфиденциальное содержание доклада, но и пропустить его максимальное количество раз через «мозг и голос» низовых партийных работников, выработать у них какой-никакой анти-сталинский рефлекс.

Второй уровень контроля определялся тем, что любой редактор, хоть районной газеты, хоть общенациональной – входил в номенклатуру соответствующего (как правило, вышестоящего) комитета КПСС и не мог ни быть назначен без одобрения партии, ни даже уволен. Так, редактор органа ЦК ВЛКСМ «Комсомольская правда» являлся номенклатурой Секретариата ЦК КПСС (т.е. подбор кандидатуры и ее согласование требовали одобрения всеми секретарями ЦК партии); редактор небольшого издательства «Стройиздат» был, несмотря на федеральный статус организации, номенклатурой Московского городского комитета КПСС – и, хотя издательство подчинялось Госстрою СССР, не мог быть назначен или уволен без согласования с вторым секретарем МГК. Философская и организационная природа этой формы управления достаточно подробно и детально рассмотрена в работах Милована Джиласа ²⁾Джилас, М. “Новый класс-лицо тоталитаризма. М.” Новости 177 (1992). и Михаила Восленского ³⁾Висленский, М. М. “Господствующий класс Советского Союза.”Советская Россия” сова. с МП” Октябрь”.—1981.—624 с (1991)..

Безусловно, кадровые инструменты партии были основным способом управления СМИ и вообще публичной сферой, какой бы малой она ни была при социализме; связь между коммунистической диктатурой и номенклатурным госкапитализмом, в который мутировал советский режим к концу своего срока – и цензурой, как превентивной, так и, что даже более важно, формирующей миросознание населения, достаточно очевиден. Одна из задач этой работы заключается как раз в том, чтобы описать все те извращения общественной организации, которые были использованы новым правящим классом для создания принципиально новой по форме, но старой по сути, системы контроля публичной сферы и насильственного установления массовому зрителю рамочного, подавленного и управляемого сознания.

Система партийного контроля (номенклатуры должностей, прежде всего) распространялась не только на руководителей СМИ, но и на часть членов редколлегий. В крупнейших и важнейших СМИ – таких как «Правда», «Известия», Гостелерадио – существовал также институт «политических обозревателей». Эта особая категория сотрудников, которые были делегированы ЦК КПСС в соответствующие СМИ, в ранге члена редакционной коллегии, с полномочиями высказываться по актуальным политическим вопросам – как правило, ни один главный редактор, будь он хоть членом ЦК партии, не вмешивался в тексты «политических обозревателей». Эта узкая группа журналистов-партийцев, как правило, совмещавших работу в ЦК КПСС (как, скажем, Валентин Фалин или Александр Бовин) с написанием текстов или выступлением в качестве комментаторов на радио и телевидении. Часть «политических обозревателей» были связаны с МИД СССР, часть – с разведками (ПГУ КГБ и ГРУ), часть – с «особыми» внешнеторговыми организациями (торговлей оружием, прежде всего). Задачей категории политических обозревателей было доведение мнения партии по сложным, требовавшим профессиональной подготовки, вопросам; большинство обозревателей действительно были очень опытные журналисты, зачастую с военным и дипломатическим опытом. Они были непосредственно допущены к тем структурами Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС (а также соответствующим задачам Международному Отделу), которые определяли повестку дня в СМИ и сами активно влияли на формирование этой повестки.

Было бы безусловным преувеличением считать, что СМИ Советского Союза были «милитаризированным формированием партии с пишущими машинками». Такими советские газеты, радио и телевидение не были даже в пике сталинского переформатирования социальной реальности; несмотря на жесткий идеологический контроль, советские СМИ нуждались в талантливых авторах, в редакциях крайне редко формировалась «армейская атмосфера» и существовали, например, принципы коллективного управления (редакционные коллегии, которые, как например, в «Литературной газете», имели право при некоторых обстоятельствах отменять решения главного редактора или принуждать его к публикации определенных статей).

Советская журналистика, особенно в последний период (1975-1991), активно искала ниши, в которых партийность не является доминирующей или, по крайней мере, не вмешивается в конкретные материалы (ограничиваясь назначением руководителей редакций, среди которых встречались честные деидеологизированные персонажи или, наоборот, «озабоченные коммунисты», которые испытывали чувство неудовлетворенности состоянием дел в стране). Несмотря на цензуру и партийность, в этот период было создано несколько удивительных по своему содержанию и концепции СМИ, таких как журнал «Кругозор», журнал «Химия и жизнь», журнал «Квант» и некоторые другие. Мало того, что в этих изданиях можно было писать (на темы, связанные с их концепцией), почти не оглядываясь на цензурные ограничения или политические установки; странный статус этих изданий (а, в некоторых случаях, радиопрограмм и даже телепрограмм), позволял работать в них авторам с «плохой биографией» (связанными с диссидентским движением, «отъезжантам», «отказникам»).

Даже в центральных и полностью подконтрольных и по линии цензуры, и по линии партийности СМИ, талантливые и честные журналисты находили и возможность критически описывать «социалистическую действительность», или уходили в нравственную тематику, или в просветительство (уровень советской научно-популярной журналистики до сих пор остается недостижимым именно потому, что там сконцентрировались лучшие «перья» страны).

Одновременно, существенное отличие советских СМИ, как газет, так и телевидения, состояло в том, что они содержали очень мало информации. Доза подлинных новостей, которые «полагались» советским потребителям СМИ, была крайне мала даже в сравнении с тем, какие возможности тогда существовали у информационных агентств (ТАСС и АПН). Советские газеты и советское телерадиовещание были принципиально не приспособлены ни к breaking news, ни к широкой повестке дня. До середины 1980-х годов даже структура редакций в советских СМИ соответствовала отраслевой структуре партийных комитетов – а среди отделов ЦК или обкома партии не было «информационного». Я лично начинал работать в «отделе коммунистического воспитания», который соответствовал, в «Московском комсомольце», отделу агитации и пропаганды МГК ВЛКСМ. В крупнейших газетах «отделы новостей» стали формироваться только в конце 1970-х, когда КПСС уже была уверена в прочности созданной системы управления редакциями.

 

В общенациональных СМИ внутренняя информация о событиях в СССР сводилась к:

• сообщениям ТАСС, многие из которых были «обязательными к опубликованию», т.к. они содержали новости или мнения, которые были важны либо для вышестоящего партийного органа, либо для влиятельного министерства;
• сообщениям собственных корреспондентов на местах, в республиканских и областных центрах, черпавших ее, чаще всего, в местных газетах (т.е. прошедшую те же цензурные и партийные ограничители), реже собкоры получали «наводки» от партийных работников соответствующих ЦК и обкомов.
• Иногда центральные редакции присылали собкорам письма читателей, в которых те жаловались на те или иные трудности, или притеснения со стороны местных властей.
• Существовали также «разнарядки» по освещению определенных важных, с точки зрения партии, дат, празднований, культурных событий – скажем, раз в год собкору предписывалось писать о премьере областного театра, а 1 сентября – о новых школах в райцентрах области.

В любом случае, содержание и принципы формирования повестки дня полностью определялись КПСС; в тех немногочисленных случаях, когда со стороны СМИ или культурного института приходила инициатива, вероятность «не попасть» в мнение или вкус соответствующего партийного секретаря была достаточно высока.

Нормативная теория СМИ, созданная  Шрамом, Зибертом и Петерсом  ⁴⁾Siebert, Fred Seaton. Four theories of the press: The authoritarian, libertarian, social responsibility, and Soviet communist concepts of what the press should be and do. Vol. 15. University of Illinois Press, 1956. в середине 1950-х, рассматривала советскую систему СМИ,  как особую «теорию прессы» – отличающуюся от тоталитарных моделей (гитлеровской, например). Среди важнейших отличий Шрамм, написавший в книге как раз главу о советской системе, выделял следующие особенности:

• отношение к КПСС не только как к «организующей и направляющей силе», что, в той или иной степени, отвечало требованиям марксистской догматики, но и как к источнику единственно правильных знаний об устройстве мира, общества и человека; как следствие, в базовой модели образования и советского человека, и тем более – журналиста – присутствовал вполне религиозный тезис о непогрешимости партии и ее идеологии и практике;
• партия (и ее идеология и практика) являются абсолютной данностью; сила и право партии являются следствием того, что народ признает партию своим лидером, организатором и вдохновителем, между тем партия имеет обязательство воспитывать и развивать народ с тем, чтобы он всегда подтверждал свой «выбор» (в том числе, просто потому, что никакой альтернативы не было ⁵⁾Данная «дуальность» очень интересно проявляется сегодня в отношении Путина лично; с одной стороны, в массовом сознании он не только глава государства и конституционная функция, но и «организатор и вдохновитель» – при этом главным компонентом своей власти Путин безусловно считает именно право формирования общественного мнения в том ключе, чтобы оно поддерживало и расширяло его конституционный и «нравственный» мандат управления.);
• стремление сформировать не просто жесткую идеологическую конструкцию (как это было у нацистов), но более сложную, самовоспроизводящуюся систему «партийной линии» в информации и пропаганде; многоуровневая и многоступенчатая система контроля за СМИ (и в широком смысле – за всей публичной сферой жизни) должна была самостоятельно и быстро реагировать на изменения и коррективы «центральной линии партии», изменяя и перестраивая свою работу, меняя акценты в соответствии с новациями (которых было не так уж и мало); КПСС «доводила» свою «линию» до относительно узкого круга идеологических начальников и сообщала ее в условных «передовицах «Правды» – получив скорректированный инструмент, партийные руководители могли, например, увидеть крамолу в неперестроившихся, не уловивших сигналы Кремля коллективах, вычислить «невнимательных» журналистов и редакторов; фактически, концепция «линии партии» приучала работников СМИ к дополнительной самоцензуре, стремлении стерилизовать еще больше и так цензурно ограниченную информацию;
• формирование двойного стандарта правды; исходящее от партии всегда по определению, истинно – тогда как всё, что партия называет ложным (даже если это противоречит фактически ощущаемой реальности) есть заведомая ложь; этот категорический детерминизм отрицает саму возможность компромисса с носителями отличного, противоположного мнения; в основе миросознания лежит только концепция неизбежной гегемонии «рабочего класса» над «бывшими эксплуататорами».
• Более поздние концепции «мирного сосуществования» не отменяли большевистского детерминизма, а в применении к медиа-политике допускали чуть больше колебаний и полутонов. Если в сталинское время в информационное, публичное пространство могли попадать только «классово близкие» СМИ и культурные продукты, то после появления формулы «мирного сосуществования» партия и цензура согласилась с возможностью доступа советских людей к западному «прогрессивному» мнению и искусству (интересно, что в качестве мотивации для разрешения фильмов, например, П.-П.Пазолини в СССР использовался аргумент о том, что он «придерживается левых взглядов»; перевод и публикация произведений Курта Воннегута стали возможными после того, как великий американский писатель высказался благожелательно о мирной политике СССР и лично о Хрущеве).

Шрамм обращает внимание еще на несколько аспектов «социалистической теории прессы», которые, безусловно, имеют значение для генезиса и советской цензуры, и той практики, которая возникла в России после относительно свободного для прессы десятилетия перемен (1989-2000).

Средства массовой коммуникации в СССР существовали

(1) как инструмент осуществления власти партии и государства. Они находились (2) в плотном взаимодействии с другими инструментами власти, и использовались как (3) инструмент обеспечения единства партии и народа (в рамках абсолютной дуальности). (4) Пропаганда и агитация идей и практики единственной партии являются для советских СМИ заведомо более важным делом, чем сообщение информации или освещение разнообразия мнений в обществе, наоборот, СМИ являются (5) способом обеспечения единообразия мнений, соответствующих «линии партии», а также агентом информирования о том, что кто-то не соответствует требуемому единообразию (от шельмования троцкистов и промпартии в 1930-х до Пастернака и Солженицына в 1960-1970-х).

Также любой советский человек помнит, что (6) СМИ использовались как инструменты партии для «вскрытия недостатков», критики «негативных явлений» – в строго определенных и цензурно ограниченных рамках. Общество, организации, в том числе нижестоящие относительно «издателя» СМИ (партийного комитета) партийные организации обязаны реагировать на выступления СМИ, обращающих внимание на недостатки. Последняя особенность – сближающая советскую модель с ожидаемой, утопичной моделью социально ответственных СМИ – обеспечивала, с одной стороны, высокий авторитет СМИ в советском обществе, поскольку они были эффективным институтом контроля за нижестоящими организациями, и, с другой – позволяла сохраняться традиции качественного и профессионального репортажа, журналистского расследования и даже правозащитной публицистики (особенно после ослабления идеологической однозначности после ХХ съезда КПСС).

М.Джилас в «Новом классе» формулирует эти принципы так:

«При коммунистической системе люди быстро начинают понимать, что разрешено и что не разрешено. Законы и постановления особого значения для них не имеют. Важны фактические, неписанные правила, определяющие отношения между правительством и его подданными. Независимо от того, что говорится в законах, каждый знает, что управление страной находится в руках партийных комитетов и тайной полиции. Так называемая «руководящая роль» партии нигде точно не определена, но ее власть твердо установлена во всех организациях и во всех областях жизни. Нет закона, который давал бы право тайной полиции руководить жизнью граждан, но на деле она всемогуща. Никакой закон не предписывает суду и прокурорам подчиняться тайной полиции и партийным комитетам, но на самом деле они им подчинены. Большинство людей знает, что это именно так. Каждый знает, что можно и чего нельзя делать и что от кого зависит. Люди приспосабливаются к обстановке и к фактическим условиям и обращаются по всем важным делам к партийным органам или к органам, находящимся под непосредственным партийным контролем». ⁶⁾ Джилас, Милован. “Новый класс.” Лицо тоталитаризма. М (1983). С.88-89

Применительно к СМИ и их сотрудникам, это означало не только глубоко укоренную в них привычку к следованию линии партии, но и столь же глубоко укорененную самоцензуру, ограничение собственного взгляда на реальность, его коррекцию в соответствии с публичными и непубличными требованиями тоталитарного режима.

Важно не упустить из виду замечание Шрамма (7) о том, что советские СМИ были также элементом внешней политики СССР, но играли в ней крайне специфическую роль: они актуализировали для в целом безразличных к международным событиям советских людей те события, тенденции и территории, которые оказались в фокусе советской политики. Для подавляющего большинства советских людей «заграница» существовала исключительно в медиа-пространстве; они не обладали никакими возможностями путешествий – выезд за рубеж жестко контролировался КПСС и в целом контакты с иностранцами не поощрялись (а на уровне исторической памяти, память об обвинениях в шпионаже времен Великих Репрессий никуда не делась). Между тем, КПСС регулярно нуждалась в демонстрации «общественной поддержки» той или иной политики на международном уровне (будь то борьба за мир, ядерное разоружение, вторжение в Афганистан или помощь Кубе). Такая поддержка требовалась для того, чтобы – в противостоянии с западными дипломатами – «опираться» на мнение советского народа, требующего то вооружения Кубы, то «интернациональной помощи афганскому народу», то «отказа от размещения ракет средней дальности». СМИ играли в организации этой «поддержки» решающую роль – по мере необходимости и по распоряжению ЦК увеличивая количество материалов, яркость лозунгов и громкость пропаганды.

Партийное управление системой СМИ основывалось на полной искусственности той информационной повестки дня, которая предлагалась советскому населению. Советские СМИ нельзя воспринимать даже в модели «10% правды, 90% лжи» (или наоборот). «Нормативная реальность» состояла из успехов Советского Союза даже тогда, когда никаких успехов не было и в помине; индуцированный такой реальностью человек в лучшем случае испытывал трудности когнитивного характера (читать про успехи, стоя в очередях за дефицитными продуктами; слышать о победах советской индустрии, годами ожидая возможности купить автомобиль). В применении к международной ситуации, «нормативная реальность» была практически не проверяема – столь малое количество советских людей бывали за границей, имели возможность читать иностранные газеты и книги, общаться с коллегами из-за границы, что никакой целостной альтернативной картины и не могло складываться. Для КПСС – даже в период «мирного сосуществования» – было важно поддерживать уровень подозрительности к иностранцам и неприязни (если не враждебности) по отношению к политике противостоящих СССР в мировом соревновании стран.

Вплоть до падения Главлита, большая часть экономической статистики – причем не только собственно статистики СССР, но и статистики зарубежных стран – была засекречена; идеологическая позиция заключалась в том, что уровень жизни советского человека несравним с жизнью «за рубежом», следовательно, не нужно и провоцировать. Партийная установка – вплоть до 1988-1989 годов – исходила из заведомой враждебности США (и НАТО в целом) по отношению к СССР; «агрессивные планы» существовали только у них.

Советские СМИ не могли, в общем случае, сообщать о проблемах национального уровня без соответствующей санкции; журналисты, как и все остальные граждане страны, ощущали ухудшение экономической и потребительской ситуации в конце 1970-х годов – но не могли писать об этом. Страна стремительно скатывалась к рационированию продуктов, а телевидение и газеты, в соответствии с идеологической позицией партии, писали о росте производства зерновых и количестве яиц и мяса на душу населения.

Именно сочетание цензурных ограничений и необходимости формирования с сознании советских людей определенных «фиксаций» привела к масштабным диссонансам между публичной информацией и реальными впечатлениями людей от собственной жизни. Этот диссонанс, усиленный эффектами гласности, в частности, почти полным крушением цензурной системы после Чернобыльской аварии, подвел закономерный итог под историей советской прессы и советской журналистики, равно как и методами управления тем и другим.

Точнее – казалось, что подвел. И зря казалось, что это окончательный итог.